Так
  в блиндаже хранят уют
коптилки керосиновой.
Так
  дыхание берегут,
когда ползут сквозь минный вой.
Так
  раненые кровь хранят,
руками сжав культяпки ног.

...Был друг хороший у меня,
и дружбу молча я берег.
И дружбы не было нежней.
Пускай мой след
          в снегах простыл,-
среди запутанных лыжней
мою
 всегда он находил.
Он возвращался по ночам...
Услышав скрип его сапог,
я знал -
      от стужи он продрог
или
  от пота он промок.
Мы нашу дружбу
         берегли,
как пехотинцы берегут
метр
  окровавленной земли,
когда его в боях берут.
Но стал
      и в нашем дележе
сна
  и консервов на двоих
вопрос:
     кому из нас двоих
остаться на войне в живых?
И он опять напомнил мне,
что ждет его в Тюмени сын.
Ну что скажу!
      Ведь на войне
я в первый раз
         побрил усы.
И, видно,
      жизнь ему вдвойне
дороже и нужней,
            чем мне.
Час
 дал на сборы капитан.
Не малый срок,
            не милый срок...
Я совестью себя пытал:
решил,
    что дружбу зря берег.
Мне дьявольски хотелось жить,-
пусть даже врозь,
            пусть не дружить.
Ну хорошо,
      пусть мне идти,
пусть он останется в живых.
Поделит
    с кем-нибудь в пути
и хлеб,
    и дружбу
          на двоих.
И я шагнул через порог...

Но было мне не суждено
погибнуть в переделке этой.
Твердя проклятие одно,
Приполз я на КП
            к рассвету.
В землянке
      рассказали мне,
что по моей лыжне ушел он.
Так это он
      всю ночь
            в огне
глушил их исступленно толом!
Так это он
      из-за бугра
бил наповал из автомата!
Так это он
      из всех наград
избрал одну -
            любовь солдата!
Он не вернулся.
           Мне в живых
считаться,
      числиться по спискам.
Но с кем я буду на двоих
делить судьбу
          с армейским риском?
Не зря мы дружбу берегли,
как пехотинцы берегут
метр
  окровавленной земли,
когда его в боях берут.